Ричард Клайдерман - Призрак оперы
Xtreme – Te Extrano (Bachata)

1.

Ночи на юге всегда звёздные. Звёзд высыпает на небе так много, что не нужны никакие фонари на улицах. Правда, в этом городе правительство ещё не дошло до этого умозаключения и упорно продолжало ставить искусственное освещение. Которое, впрочем, никогда не задерживалось – мало ли озорников, бьющих лампочки?
По улице быстро шла, спотыкаясь и утирая слёзы длинным рукавом, темноволосая женщина в длинном платье с декольте. Почти все фонари на улице были разбиты, и она то вступала в пятно света, то скрывалась во мраке. Стук каблуков гулко отдавался в прохладном воздухе.
Днём, вообще-то, приморский воздух солёный на вкус и противно тёплый, а вот ночью, когда холодает, он намного приятнее.
Посередине узенькой улицы кто-то пролил воду, и в луже отражалось небо. Женщина подобрала подол длинного вечернего платья и пошла напрямик, не обращая ни малейшего внимания на то, что замочила ноги. Расстегнувшаяся заколка впивалась в голову, и женщина, сжав зубы, резко выдернула её. Тяжёлые чёрные пряди путано упали на плечи, явив контраст с её бледным лицом и придав странной прохожей какой-то потусторонний вид.
В стороне, на углу, толклись подозрительные на вид мужчины и сутенёристые типы – таких всегда много в приморских местах. Один из них, завидя незнакомку, подошёл к ней и, держась в тени, спросил:
- Вам куда-то нужно?
- Пошёл ты к чёрту! – словно выплюнула женщина и прибавила шагу.

2.

Хедвига подошла к дому, располагавшемуся неподалёку от песчаного пляжа, открыла дверь и вошла в прихожую. Щёлкнул выключатель, и стало видно, что большую часть места в комнате занимает фортепиано. Женщина со странным именем была пианисткой.
Хедвига устало оглядела прихожую, скинула обувь и устало опустилась на пол, не заботясь о том, что сомнёт хорошее платье. Одежда была лишь напоминанием о вечере, теперь уже бездарно загубленном. И прежде всего ей самой. Так не лучше ли забыть о нём?
Будь у неё вино, Хедвига бы откупорила бутылку, налила бы в первый попавшийся стакан и со слезами на глазах выпила. Но, поскольку вина у неё не было, она лишь тяжело вздохнула, подошла к фортепиано и задумчиво провела пальцем по его поверхности. На пальце осталась пыль, а на инструменте – чёрная полоса.
«Грязный, - практично подумала женщина. – Совсем за вещью не слежу».
Конечно, хорошо бы протереть, но Хедвига чувствовала, что если она возьмёт в руку тряпку, то тут же её выронит. Настроение было хреновое, разбитое, как какая-нибудь яркая ваза.
Женщина придвинула ногой табурет, открыла крышку и стала медленно наигрывать мелодию одной рукой. Другая лежала на колене. Ветер распахнул ставню незапертого окна, ворвался в комнату, растрепав волосы Хедвиги, и выхватил из-под её пальцев мелодию, подгоняя её в окно, на свободу.
А, в сущности, я совершенная дурочка, думала Хедвига. За тридцать с лишним лет пора бы и поумнеть. Не твоя это вина, что ему нравится другая. Я ведь и не очень-то образованная, и не слишком красивая. И характер у меня – не подарок. Ему не нужна такая жена. Ему нужна красавица и не последняя бездарь, а не какая-то заезжая пианистка. Хорошо бы, если бы мы остались друзьями после тринадцати лет знакомства и после того разноса, который я ему устроила. Но, чёрт возьми, как он мне нравится! Чертёнок ты рыжий, да ты хотя бы знаешь, что ты меня покорил? Мог бы хоть раз за всё это время сказать, что я тебе нужна.
Да, впрочем, кому ещё, как не мне с моим нескончаемым «везением», могло так повезти. Всё началось с детства: мать скончалась через девять лет после того, как я обреталась на этом трижды распроклятом свете, отец запил, гад. Я и училась, и работала одновременно. И всё ещё надеялась получить диплом. А в последние два года я с этим алкашом таскалась по диспансерам, что закончилось тем, что рано или поздно должно было случиться: он взял да и помер. Семьи нет, денег нет, образования нет, зато нищета есть! Чуть не загнулась. Ну, жить-то надо, я и стала пианисткой, благо слух у меня хороший и пальцы ловкие.
Конечно, будь я покрасивше, может, всё бы как-нибудь и образовалась. Да, впрочем, мне этого не нужно, хотя с моей внешностью я просижу весь век в девицах. Угловатая, смуглая, нос большой и кривой, волосы никогда не удаётся причесать как следует. Что он во мне нашёл?
Ладно, хватит думать. И сама себя обеспечу. Не маленькая.

3.

В комнату тихо вошёл высокий мужчина. Свет электрической лампочки выхватил из полумрака влажные глаза, тёмно-рыжую прядь, упавшую на лоб, растрёпанную одежду, смятый букет в руке. Он незаметно подошёл к ней и сел на стоящий рядом стул, подперев голову кулаком.
- Почему ты так быстро убежала? Я гнался за тобой из самого театра.
Хедвига тяжело посмотрела на него и прекратила играть. Почему-то при виде его уставшего лица ненависть вспыхнула с новой силой.
- Предатель, - сказала она утомлённо.
- Хеджи, да прекрати ты! Когда я пытался тебе всё объяснить там, ты расплакалась и умчалась прочь, даже не дослушала.
- И сейчас не дослушаю, - безразлично ответила та.
- Пойми ты, нет у нас с Молли Хейс ничего! Она третий год ко мне подкатывает, потому что у её папаши нет денег. А какое мне дело до неё, до этой вредины?
- Я тоже вредина. Значит, тебе и до меня дела нет. – Она встала, отодвинув табурет. Ирвинг встал тоже.
- Ты другая, Хедвига.
- Но это не помешало тебе уйти от меня, не предупредив. Я весь театр оббежала, Ирвинг Альтин! Нашла только за углом, в её объятиях. – Слово «её» женщина произнесла с нажимом. Ирвинг пожал плечами и положил букет на крышку инструмента. В его глазах появилась грусть.
- Ты знаешь Молли. Ей нет дела до меня. Ей нужны только средства. Она подумала, что, раз она красотка, так ей все пути к моему сердцу открыты.
- Так расскажи ей об этих путях! – чуть не закричала Хедвига и с размаху влепила ему пощёчину.
Ирвинг ничего не ответил, просто уронил голову и прижал к вспыхнувшей щеке ладонь. Хедвиге стало стыдно: если бы он ответил тем же, обругал её, как всегда делал в ответ на её щипки и подколки, ей бы было легче. А он стоит и молчит. И вид у него не виноватый, скорее растерянный. Мол, чего ты так? В тебя что, бес вселился?
Женщине стало так невыносимо, что она оттолкнула его и выбежала на тёмную улицу, даже не обувшись и не одёрнув платье. До Ирвинга донеслись её лёгкие шаги, приглушённые песком. Когда ей тяжело, она всегда бежит к морю, на песчаный пляж. Он на протяжении тринадцати лет изредка наблюдал за этим. Во время депрессии она могла натворить что угодно. А шум моря успокаивал её, и она становилась прежней независимой, острой на язык и немного вредной Хедвигой. Когда твоя стихия – море, оно вытягивает из депрессии.
Мужчина с болью посмотрел на букет. Лепестки цветов поникли, некоторые осыпались. Печальное зрелище – опадающий букет.
Он погасил свет и вышел в южную ночь.

4.

Хедвига сидела на песке, притянув колени к подбородку и обхватив их руками. Ветер шевелил мягкие складки тёмно-синего платья и пряди чёрных растрёпанных волос.
Ирвин подошёл сзади и слегка тряхнул её за плечо.
- Чего тебе? – уныло отозвалась она.
- Встань. Замёрзнешь. Ночью песок холодный. – В его тоне не наблюдалось сожаления, только официальность.
Хедвига неохотно встала и хотела уйти, но Ирвинг схватил её за предплечье и притянул к себе.
- Ирвинг, отстань! – Она хотела оттолкнуть его локтем, но мужчина перехватил её другой рукой и впился губами в её губы. Тёмные глаза Хедвиги расширились от испуга. Она осторожно подняла руки, мягко, но крепко вцепилась в его кисти и отвела от себя подальше. Потом оторвалась от него, отступила на шаг назад и, по-прежнему не спуская с него испуганного взгляда, стала тереть тонкие губы рукавом.
- Не пытайся, - сказала она тихо, с тенью ужаса. – Ничего не выйдет, Ирвинг.
И вдруг, резко развернувшись – так, что взметнулись длинные полы платья, – кинулась прочь. Композитор скрипнул зубами: ну почему эта девчонка вечно хочет куда-то сбежать? Он помчался за ней. Песок замедлял бег, ноги погружались в него по щиколотку. Песок не создавал прочной опоры, от которой легко оттолкнуться и на которую можно приземляться без мысли, что она затянет тебя в свои недра. Он забивался в ботинки и колол пальцы. Ирвинг на ходу сбросил обувь и швырнул её в находящийся неподалёку мусорный бак. К чему это нелепое изобретение, ботинки, на юге, где вечером от мостовой поднимается пар?

5.

Хедвига вбежала в воду. Платье тянулось за ней.
- Хеджи, не дури! – окликнул её Ирвинг.
Женщина оглянулась на него. Ей хотелось разозлиться на это фамильярное прозвище и крикнуть что-то обидное, но она неожиданно расхохоталась, уперев руки в коленки. Ей пришло в голову, как, наверное, они оба нелепо выглядят: она в платье по колено в воде, на голове бардак, и он, растерянный, в съехавшем с плеча жилете и порванной рубашке. Где же он её порвал? Надо потом зашить. Мужчины же такие неловкие. И руки у него, музыканта, никогда не снисходят до мелкой работы.
- Ты чего смеёшься? – Ирвинг удивлённо вскинул бровь.
Хедвига переступила с ноги на ногу и открыла рот, но вместо объяснения наружу вырвался сдавленный стон. Резкая и неожиданная, а потому вдвойне пронзительная, боль пронзила ногу.
Услышав её стон, Ирвинг вбежал в воду, подхватил её на руки и вытащил на берег.
- Что с тобой? – тревожно спросил он.
- Палец поранила, - скривилась Хедвига и, притянув к себе левую ступню, стала сосредоточенно её оглядывать. Из пореза на большом пальце, действительно, текла кровь, смешиваясь с водой. Наверное, гвоздь среди камней или осколок бутылки. Такое бывает часто. Тут женщина сдвинула брови и посмотрела на Ирвинга.
- Слушай, какого рожна ты за мной полез, а?
- Потому что подумал, что тебе плохо. Вдруг ты упадёшь и захлебнёшься. – Ирвинг явно смутился, он теребил пальцами короткую бородку. Вот дела: бородка у него есть, а усы не растут. Почему – не отвечает, хотя Хедвига столько раз спрашивала.
- Если мне суждено умереть, то я вывалюсь из окна девятого этажа, вылавливая надоедливую пчелу.
- И так ты не умрёшь.
- Почему?
- Я тебя подхвачу.
- Постой, это что, намёк на продолжение отношений?
- Конечно, - подмигнул ей Ирвинг. Хедвига с досадой взвыла, откатилась от него подальше, кое-как села и неприязненно посмотрела на него. Юбка сбилась, к волосам пристал мокрый песок. Она стала похожа на маленькую девочку, которой надоело разыгрывать из себя почтенную леди, и которая, не снимая парадного платья, разодралась с мальчишками.
- Нет, я так не играю. Я даже тебя ударила.
- А что, если мы пойдём против правил?
Женщина помрачнела ещё больше, что, в принципе, было невозможно, но внезапно просияла:
- Ладно, налагаю на тебя штраф: ты должен со мной станцевать. Прямо здесь и прямо сейчас.
- С твоей ногой?
- Вот видишь, уже испугался. – Хедвига с довольно-садистской улыбкой потрепала его за волосы.
- А тебе больно не будет?
- Я сдержусь. А страдать будешь ты, потому что ты сделал мне недостойное джентльмена предложение.

6.

Они, закрыв глаза и прижавшись друг к другу, медленно переступают по мокрому песку. Хедвига танцевала почти по-прежнему, хоть и немного неуклюже. Правда, вальса не выдержала и запросила: давай что-то другое. Хотя бы бачату.
И вот теперь они танцуют кубинский танец. Говорят, этот танец танцуют только очень близкие люди: в нём нужно прижиматься к партнёру почти всей досягаемой площадью тела. Конечно, с первым попавшимся такое не проделаешь.
Они танцуют на полосе прилива. Ночью море отходит к луне, а утром возвращается. Но ночью всегда чётко видна мокрая полоса на песке – как отметка прежнего нахождения моря. Волны набегают на эту отметку, но не достают до сухого песка и лишь окатывают мягкими струями босые ноги танцующих людей. Издалека, из ночного клуба, доносится музыка, но её заглушает шум воды.
- А ты очень сердишься? – осторожно спрашивает женщину Ирвинг.
- Ещё как, - прикусывает губу та. – Думаешь, не обидно видеть, как к тебе жмётся другая женщина?
- Я бы тоже обиделся, - отозвался Ирвинг. – Ужасно.
- Ты самый последний олух, Ирвинг. Помолчи лучше, а то ещё больше разругаемся.
- Может, помиримся? – Ирвинг поднёс руку к её лбу и откинул с него прядь спутанных волос. На него с подозрением воззрились тёмно-сиреневые глаза, почти совсем чёрные. «Милая, но вредная ведьма» – так её иногда называл Ирвинг.
- А это правда, что у тебя с Молли ничего нет? Вы, мужчины, так часто врёте.
- Что для тебя самое святое, Хедвига?
- Мои кисти рук, - на полном серьёзе ответила та. – Мне в кошмарах снится иногда, что я стану безрукой. Или мои пальцы заменят лезвиями. И я больше не смогу ни играть на фортепиано, ни трепать тебя по голове.
Ирвинг перехватил её за кисть, поднёс к своим губам, легонько поцеловал её пальцы и торжественно произнёс:
- Клянусь твоими пальцами, Хедвига Гальхер, и моим слухом. Ни-че-го.
- Всё-таки я ещё не до конца верю, - пробормотала женщина и пошла к морю, на ходу вороша пальцами ног выброшенные на песок водоросли. Волны трепали подол её платья. Она вступила в воду по щиколотку и остановилась, по старой привычке сжимая пальцы левой руки правой: разминка пианиста, с годами превратившаяся в неосознанные механические движения. Глаза с расширившимися зрачками были устремлены на луну, не затенённую облаками. Ирвинг на этот раз не стал подходить к ней, лишь сел на песок и стал ждать, когда её оставят сомнения.
Через минуту Хедвига вернулась и присела рядом, натянув на острых коленях платье.
- Я была глупая. Прости.
- Нет, это меня ты должна прощать.
- Я не умею злиться долго.
Он обнял её за худенькие плечи и прижал к себе.
- Моя милая ведьма Хеджи…

7.