Просто зарисовка из головы.


Приезжих, ищущих на свою голову непонятные приключения, явно мешающие спокойной и размеренной жизни (да разве они, мотающиеся туда-сюда незнакомцы, к ней стремятся, впрочем?) видно издалека – верно говорят. И не только внешне – по чуточку скованной осанке, по манерам, по весёлому говору, наконец.
А ещё по танцу и музыке.

***

Хоть старый Лис и слышал, как они говорят (не по-местному, хоть и немножко понятно – вовсе другой язык), и видел, как младший робко таращится на ярмарочные ленты из-под козырька громадной фуражки, явно с чужой головы, но ярче всего он разглядел их неукротимо-весёлую сущность северян в пляске.
Было их четверо, да потом двое – самый старший, с большими ушами и усами, и ещё один небольшой подросток – чем-то, то ли светлым, не тронутым загаром и немножко нежным лицом, на котором выделялись яркие решительно-вдохновенные глаза, то ли одеждой, выделявшийся из их компании – где-то у карусели замешкались. Воспользовавшись этим, бразды решений взял в свои руки четвёртый – жутко оборванный, в стянутой ремнём тусклой куртейке. Докурил свою трубку, выбил пепел об какую-то загородку, обвёл толпу пёстро одетых горожан, среди которых он выглядел пыльным воробушком, нахальными раскосыми глазами и окликнул товарища:
- Хэ, дружище! Покажем им наши пляски.
Лис заинтересовался.
Пока он собирал свои книги и подходил к стекающейся толпе, младший раздобыл где-то треснутый кантеле, отчаянно фальшивящий, и уже, как-то особенно залихватски, пробовал на нём простой напев, подпирая спиной столб и пристроив краешек инструмента на каких-то ящиках. Фуражка скатывалась ему на нос, и он время от времени недовольно вскидывал голову, чтобы, не отрываясь от игры, убрать с глаз завесу.
А оборванный лихо оттанцовывал какой-то совершенно не поддающийся идентификации пляс посередине небольшого круга, услужливо освобождённого любопытствующими зрителями, - смешанный танец, то перетекающий в непонятные формы, явно носящие национальный характер, то сбивающийся на бойкие рифты. И то на руках пройдётся, то отпрыгнет… Шляпа сдёрнута, ремень расстёгнут, глаза блестят – ни следа от недавнего безразличия иноземца…
Танцуй, уличный мальчуган! К чёрту все границы, все рамки! Гуляй, пока молодой, пока кровь кипит, пока глаза не потухли! Пляши, лесной зверёк!
- Лихо знает дело своё, канальчонок, - пробормотал сзади Лиса хмурый полицейский – его бляха возвышалась над головами на добрый фут.
- Помолчи, - одёрнули его. – Не каждый день у нас иноземцы бродят.
- Что иноземцы, что свои, всё одно шушера, - буркнул пристыжённый законник, да его больше никто не слушал.

***

Законники – вечны, хоть и смертны, как все люди. Танцоры – нет, ибо они смертны, а в их головах гуляет первый весенний ветер.
Промелькнёт яркой лентой, беззастенчиво прошив серые дни и оторвав понурую тоску от сердца, вечно голодный полувзрослый чертёнок и пропадёт. И вновь наступят тусклые будни, и будешь опять ждать праздника или ярмарки, на которой с надеждой будешь вглядываться в толпу, чтобы найти того нагловатого полузверька, который полгода назад вбивал в землю дорожную пыль, собирал в свою фуражку мелкие монеты и показывал язык старой даме почтенного вида в воскресной шляпке только за то, что у неё слишком умный вид.
Но кто знает, где они бродят, эти неутомимые маленькие приключенцы, подгоняемые ветром… Кто скажет, где их найти, как вернуть их?
Даже они сами не дадут ответа.

***

Слепило глаза летнее солнце, отражаясь в лужах. Смеялись люди. Звенел над долиной кантеле.
А бродяга танцевал, притопывая сбитыми каблучками, вскидывая к солнцу тонкие руки в истёртых перчатках.
И никто не видел на его глазах упрямые слёзы.