Нэй
Душа психушки
Сообщения : 6281
Активность : 1264
Дата регистрации : 2011-04-04
Возраст : 25
Откуда : Из Высокого.
 | |  Братишки | |
Эх, а меня всё прёт и прёт... Собственно, зарисовка. Можно рассматривать как привязку к "Выжившим в битве". Ну вдохновляет меня Средиземье, вдохновляет, каюсь :-) Посвящается всем старшим братьям и сёстрам. Чего только не передумал себе Дори, ожидая Оина, отправившегося на поиски Нори и Ори после продолжительных уговоров старшего, дошедших чуть ли не до истерики, и оставившего его присматривать за ранеными, сказать сложно. Всё – от спасения до чуть ли не распотрошения. Стуча деревяшкой, примотанной к сломанной ноге и значительно ухудшающей манёвренность на поворотах, и обходя больных ковыляющей походкой – а их было много, кому-то хотелось пить, кому-то надо было поправить повязку, кто-то просто плакал и звал маму, – Дори чувствовал, что если он увидит Нори живым, он первым делом попросит у него прощения за все угрозы и попрёки, имевшие место в молодости. А только потом уж будет его ругать за виртуозную игру на нервах старшего брата, трепать за длинные лохмы и ворчать без раздражения: «Ну что ж ты опять такой растрёпа…» Но уж если придёт младший, то Дори не отпустит его из объятий как минимум час – и это точно.
Но вдруг они не придут? Вдруг ожидания будут напрасными, вдруг чья-то шальная стрела или невовремя подвернувшийся топор, просвистевший в воздухе, оборвал их жизни? Ведь на войне всё висит на ниточке – и жизнь, и будущее, и счастье. И достаточно только одного дуновения, чтобы эта ниточка оборвалась. Внезапно, несправедливо, нелепо… И возврата этому не будет, и исправить этого нельзя. И поздно будет жалеть о недосказанностях, которые казались наивными, а после всего ужаса, испытанного в горниле смерти, приобретут тяжкий вес камня на сердце, одетого в траур…
У входа в палатку послышались знакомые шаги.
«Это Оин» – встрепенулся Дори, чуть не уронив кувшин с водой. Но какие всё-таки эти шаги, ставшие такими привычными, тяжёлые… Не иначе как лекарь несёт груз. Вот только душевный… или простой, осязаемый, скорбный, оттягивающий не только душу, но и плечи?
Напоив человека с пробитым стрелой плечом – руки при этом дрожали, – он, насколько ему позволяла сломанная нога, заспешил навстречу шагам.
– Никак твоего родича принесли, – сказал кто-то из тёмного угла.
Дори замер, бессильно сжав тяжёлые кулаки, в эту минуту совершенно бесполезные. Оин вступил в палатку раненых сгорбленный и хмурый, поседевший и постаревший, кажется, ещё больше, а на руках он держал чьё-то тело, едва прикрытое тяжёлыми от крови лохмотьями.
– Помоги мне его положить, – сипло пробормотал он. – Через всё поле тащил… Тяжёлый, зараза.
Боясь подтверждения своих наихудших подозрений, Дори помог перенести впавшего в полузабытье раненого на с трудом отыскавшуюся свободную подстилку, кое-как свёрнутую из старого одеяла и разостланную прямо на земле, и только тогда на лицо, доселе скрытое тенью, упал слабый вечерний свет. Заострившиеся скулы, растрепавшиеся волосы, прикушенные губы… О, война, как ты искажаешь, губишь, старишь милые нам черты.
– Он… он мёртв? – Эти слова дались Дори, привыкшему быть сильным, но ныне близкому к тому, чтобы без сил упасть и расплакаться, с немалым трудом.
– А разве бы я поволок его сюда в таком случае? – огрызнулся Оин, уже роющийся в своей сумке с непонятными лекарствами и тряпками. – Приводи его в себя. Спасибо, что не по кусочкам сшивать его будем. Вот же балда, в самую печку влез, да ещё и без доспехов.
Камень на сердце сделался легче, но не пропал окончательно.
– Ты Ори моего видел? – Это вырвалось непроизвольно, сопровождаясь болезненным хватанием за предплечье лекаря.
– Его скоро приведут.
Тяжкий груз постепенно ушёл в небытие, и Дори захотелось, вскочив, броситься в древнюю дикую пляску, но осознание присутствия рядом, на расстоянии вытянутой руки, избитого братишки, и ощущение деревянного груза на ноге, тоже довольно тяжёлого и неуклюжего, который не обещал исчезнуть ранее, чем через две недели, благополучно помешали осуществлению этого плана.
– Напуган, конечно, но это ништо, – продолжал лекарь. – Я бы в его возрасте тоже боялся. И чего ты его дома не оставил? – попрекнул главу семьи Оин, зажавший в зубах иглу и с раздражением отыскивающий в сумке какие-то отвары.
– Да разве его оставишь! – обречённо отмахнулся Дори. – Не отцеплялся, хоть умри… Пойду и пойду. Вот и пошёл, называется… Да хоть жив, и ладно. Как-нибудь оклемаемся.
Нори слабо пошевелил пальцами, но это не ускользнуло от внимания брата. Дори поспешно перехватил его за оживающее запястье, и через какое-то время Нори открыл запавшие глаза и стал задумчиво всматриваться в очутившееся прямо перед ним знакомое лицо, сдвинув густые брови.
– Дори, это что, ты? – наконец слабо спросил он.
– Я это, я, – обрадовался тот. – Тебе очень плохо?
– Хуже не бывало, – хрипловато пожаловался Нори. – Пить хочется. Там, внизу… болит. И голова как чугунок. Тяжёлая. Этот осёл засадил в меня своей ржавой дрыной… И ещё волк… большой. Ори… а он жив? – Последний вопрос, в котором явственно слышалась мольба, адресовался лекарю.
– Жив. – Оин вылил на его рану какую-то неприятно зелёную дрянь, и в палатке тут же запахло жжёной травой. Дори смущённо отвернулся – его внутренний интеллигент чувствовал себя неловко при виде обнажённого тела, и даже долгие испытания кровью и железом не притупили это неуместное чувство. В такие минуты он завидовал несколько очерствевшему Оину, которому это было абсолютно всё равно. – Хватит дёргаться. Сейчас снотворного тебе дам. Поспишь, пока я латать тебя буду.
– Мистер Оин… не надо снотворного. – Нори, к которому с остатками сил возвращалась обычная порывистость, попытался привстать, и старший брат едва удержал его.
– Ишь, какой гордый, – Оин хмыкнул, но своё «сонное зелье», как мрачно называли его отвар, обычно приводящий к тому, что хлебнувший его почти сразу падал и засыпал часа на два, а при тяжёлых травмах, бывало, и насовсем, убрал. – Но будет больно.
– Больнее быть не может. – Нори слабо ухмыльнулся, и в этой ухмылке проступили его былые озороватые черты, когда ещё не было всего этого чёрного военного ужаса. А потом посмотрел на Дори.
– Можно, я буду держаться за твою руку?
***
Дори позволил.
И все эти нескончаемые десять минут, пока лекарь, тихо ругаясь, что-де кто-то рубанул Нори с основательным чувством и отдачей, да и вообще чудом не перерубил, сшивал края раны, давил на кости, пробуя определить, не вывернуты ли они, Нори сжимал здоровой рукой запястье Дори – да так сильно, что пальцы побелели. У Дори капали слёзы, хотя он сам этого не замечал, и Нори тихо бормотал:
– Не плачь… Не надо, пожалуйста… Я же выжил…
Когда Нори, уже перевязанный и с вправленным плечом, накрытый найденным в куче тряпья одеялом, прерывисто и с жаждой пил воду из треснувшего кувшина, так прикладываясь к кувшину, что по бороде стекали струйки воды, Дори сидел рядом и гладил его по голове, не замечая, что братишка так цепко за него держался, что оставил на запястье багровые синяки от пальцев. Что значит собственная боль, когда больно твоему самому близкому существу? Дори был готов принять на себя десять, двадцать, тридцать ударов – чем угодно, мечом или хлыстом… лишь бы братишке было легче.
Не сразу младший братишка оторвался от вожделенной влаги, так отчаянно желаемой в горниле смерти, посреди боя. Отставил кувшин, вытер усы, облегчённо вздохнул.
– Растрепался весь, – потянул его Дори за особенно длинную прядь: волосы у Нори почему-то всегда росли неравномерно. – Причесать бы тебя, косы заплести, да гребня нет.
– Гладишь меня, как маленького, - нахохлился Нори, но отстраняться не стал. – Я сам мужик.
– Для меня ты всегда ребёнок.
– Даже сейчас? – Нори улыбнулся и выжидательно посмотрел на старшего брата: рот до ушей, рябой нос, расплетённая рыжая борода, больная рука с проступающими жилами и мускулами прижата к боку, на теле все рёбра можно пересчитать.
– Даже сейчас… | |
|
Портал 
Пт 09 Янв 2015, 02:21 автор Нэй
