Нэй
Душа психушки
Сообщения : 6281
Активность : 1264
Дата регистрации : 2011-04-04
Возраст : 25
Откуда : Из Высокого.
 | |  Мама (окончание) | |
***
После смерти матери вся ответственность за братьев и за хозяйство легла на старшего.
Убить «бандюгу» младшего брата Дори хотел обычно в двух обстоятельствах: когда он объявлял, что уходит, и когда приходил домой слишком поздно, когда уже давно темнело.
Сам он выбивался из сил, впрягался во всякую попадающуюся работу – пасти коз, перегнать скот, починить крышу, готовить в кузне ужин рабочим, – чтобы не отбросить копыта в первые же годы одиночества, хоть как-то вытянуть братьев в жизнь, дать Ори хорошее образование – раз уж сам не доучился и среднего не вытянул, пусть младший будет грамотным. Ори даром что ещё малый совсем, а понимал, когда всё бывало совсем уж круто, и по мере своих возможностей помогать пытался – то кому письмо под диктовку пишет, то вывески рисует, то вяжет соседским близняшкам варежки.
А Нори канителил, отбрыкивался, как необъезженный дикий конь с нечёсаной гривой, почувствовавший лесной простор за спиной, отлынивал от честного труда и занимался не пойми чем, уж явно чем-то неправомерным. Появлялся редко, часто избитый, обтрёпанный, грязный до самой последней степени, со следами побоев на плечах и спине, с мозолями от наручников на запястьях, иногда печальный и хмельной; хмуро выкладывал на стол деньги, угощал братишку чем-нибудь вкусным и заваливался спать, от заморенности не придавая значения тому, что Ори забивался к нему под бок и мог не спать всю ночь, слушая стук сердца старшего брата.
Однажды его в буквальном смысле слова приволокли на руках. У него оказались сломанными два пальца на левой руке, а рубашка так потемнела от крови, будто на ней оленю кровь пускали. Из сбивчивых объяснений провожатых Дори понял, что Нори, раззадорившись, влез в потасовку на постоялом дворе и попал под чей-то пьяный нож – только это и послужило причиной тому, что ни один из четырёх ударов короткого складного ножа не пришёлся в сердце. После всего этого братишка задержался дома на два месяца, но даже в своём лежачем положении, пока не срослись швы, не утратил он веселости.
Но чаще Нори, конечно, приходил весёлый, хотя и это не исключало того, что он был побит и оборван ещё сильнее, чем обычно; в такие дни он освещал своей радостью весь дом получше масляной лампы, играл в догонялки с Ори и не без интереса рассматривал его каракули, постоянно подтрунивал над Дори и готов был в хорошую минуту рассказать что-то дикое и смешное, произошедшее с ним в пути.
Где Нори находил деньги, Дори не имел понятия. Зная беспокойный, непостоянный нрав братишки, он был готов с одинаковой долей вероятности предположить, что он мог и заработать их и на перепродаже вещей сомнительного назначения, и на попрошайничестве, и на случайной работе вроде трубочиста. Худой и ловкий, равнодушный к неудобствам, почти лишённый брезгливости – особенно если дело касалось денег, – Нори запросто мог не только пробраться по трубе, но и залезть через дымоход, упираясь в грязные кирпичные стены локтями и коленями и пропитываясь прекрасным запахом гари, в чей-то дом, дабы стянуть чего-нибудь ценного.
Дори понимал, что всё это младшенький провёртывает ради семьи, но всё равно до конца оправдать его не мог и, бывали дни, срывался и поднимал на него руку, особенно когда уставал и утрачивал всякие тормоза.
– Нори, а ну поди сюда, подлый! Сердца у тебя нет! Совести нет! На тебя уже вся округа жалуется! – сорванно кричал он, прямо с порога сдёргивая со стены хлыст и вцепляясь отчаянно сопротивляющемуся братишке в разворошенные волосы. – Или у тебя вовсе башки нет на плечах? Откуда у тебя нос разбитый? Кто у Фрайна замок раскурошил, я тебя спрашиваю?! И не посмотрю, что взрослый уже, соображение как у малолетки! В другой раз сбежишь – зубами из земли выгрызу, уши выкручу, за косы оттягаю так, что своих не узнаешь! Снимай жилет, давай плечи!
В расстроенных чувствах он напрочь отшвыривал прочь всю свою сдержанность и ругался самыми распоследними словами, скрывая страх и горечь за жизнь братишки.
Нори не обижался, не хмурился, просто терпел, болезненно шипя сквозь зубы и покорно перенося побои. Ори, закусив губы, отворачивался и выходил при виде этой экзекуции якобы для того, чтобы подмести двор, а потом, когда высеченный Нори, нахохлившись, сидел в углу, тихонько пробирался к нему, всовывал в руки тарелку с припасённой половиной ужина, утешал оголодавшего брата:
– Я тебя берегу.
Дори знал об этих финтах и понимал, куда девается мясо из котелка, но злость и усталость из него уже выходила, сменяясь на сонливость и рассеянность. Пусть их пока дурачатся, нянчатся друг с другом. Поплакать ещё придётся много…
Никто из троих никогда не жаловался, как бы плохо ни приходилось в жизни. Они были сильными.
***
По правде говоря, что-то такое зашевелилось и тогда, когда после зимнего дня работы и ночи отсутствия – это было уже после битвы, после переселений и войн, когда завелись под их крышей деньги и что-то ясное появилось в душе, – Нори вышел к завтраку хмурый, первозданно лохматый, руки в боки, бровь подбитая, и, даже не поздоровавшись с братьями, придвинул к себе тарелку.
– Жрать давайте, не ужинал вчера, – буркнул он, пряча взгляд за кружкой.
Дори обижало то, что Нори, даже остепенившись, редко прямо рассказывает, где болтается днями, ночами и неделями, а если и рассказывает, то на редкость неохотно и изучая взглядом носки ботинок. Только из третьих или четвёртых рук ему стало известно, что этот рыжий обормот, называющийся его братом и от юга до запада известный под прозвищем неуловимого Нори Габилхатголского, язвы-вора и обаятельного волокиты, шесть раз сидел в заключении, из которых один раз был отпущен, один – амнистирован, три – сбегал и лишь один, четыре месяца за кражу, отсидел честно, и то лишь из-за ноги, подвернувшейся при попытке махнуть через городскую стену. Но в этот раз старший, подумав, не стал сердиться, а лишь искоса наблюдал за Нори. Тот был рассеян, выглядел сонным, подпирал кулаком голову и, судя по виду, пребывал в каких-то облаках – всё это для него было не свойственно.
«Заболел, – уверенно сделал Дори вывод. – Или влюбился в какую-нибудь девку».
Да, всё-таки пришлось признать (а надо было бы ещё тогда, когда оба нашли себе работу по нутру), что его мальчики окончательно выросли.
Его огорчало то, что жизнь обделила его способностью и возможностью любить, взвалив взамен этого на плечи семью и долги – то, что оставили родители. Единственная девушка, которая ему когда-то давно понравилась, очень, не чета ему, красивая, ушла под каким-то непонятным предлогом и больше в его жизни не появлялась. Дори отчаянно лелеял надежду, что кто-то из младших братишек обзаведётся потомством, пусть даже девчонками (что, пожалуй, и неплохо, а то всё мальчишки и мальчишки под началом), лишь бы дети были, а остальное – дело десятое; может, это уже проглядывало нечто чисто инстинктивно-возрастное, но ему до невозможного хотелось услышать в доме, охолодевшем и опустевшем, неуверенные шажки детских ножек и переливы смеха.
Но пока что, судя по всему, жизнь ему было предписано коротать в одиночестве. Братья отстранялись друг от друга всё больше, несмотря на полное сохранение взаимных уз привязанности. Ори на женщин обращал внимания не больше, чем на редиску, кою на дух не переносил, и замыкался в книгах и переводах, а Нори, избалованный вниманием прекрасного пола – непонятно, где он находил на него время, – не горел желанием брать на свои плечи ответственность. Хотя на сей раз препятствий было меньше: после войны он, приобретя кроме неловко действующей временами, из-за нехорошего вывиха, левой руки ещё и некоторое количество здравого рассудка, наконец-то бросил свою сомнительную дорожку и занялся каким-никаким бизнесом.
Дори льстило, что их узнают на улице, и он не мог не признать, что у Нори-таки голова хорошая и работает, как надо, если её приспособить в правильном направлении. Но вот за бездетность он его всё же осуждал, ставя ему это в упрёк. Мол, что это такое, ты парень видный собой, с мозгами, а всем хоть бы что; Нори на это лишь отмахивался – «шут знает, чего девкам нужно! Сами не знают, чего хотят».
Старший брат – глава семьи, старый юноша, коротающий свой нудный холостяцкий век, – понимал, что его дружные ребятишки в физиологическом отношении совершенно разные. Ори, тихий бунтарь и гордый молчун, воплощение духа туманных долин, – неприхотливый и аскетичный, глядит, как будто ничего не видит; годы заострили его, вытравили почти девичью мягкость, и семья, неподъёмное для него ярмо, только затормозит ему жизнь. А блуждающим огнём мечущийся Нори совершенно другого склада – бешеный, чувственный под стать своей рыжей лохматости и веснушчатости, ему дня не прожить без хмеля, без игры с судьбой, без риска. Без женщины… ведь с ним будет счастлива та, что обуздает его, ведь от него, в жизни ни на что не жалующегося, будут здоровые дети.
И тем более странным было ощущение, когда в самый неожиданный момент, весной, в дом робко вступила черноволосая женщина не столь уж юных лет, на строгий взгляд старшего гнома – чересчур пока, по-девичьи, костистая, готовая составить Нори конкуренцию по количеству кос, и, стараясь не смотреть в пол, призналась – стоило ей это, судя по её виду, немалых усилий воли:
– Вы уж простите, но я того… от Нори беременная…
Дори толком так потом и не разобрался, не вспомнил, что именно наорал съёжившемуся Нори, осрамившемуся перед всем честным народом – точнее уж говоря, перед семьёй, – кажется, и то, что он позорит своим нравом всю родню и седины Дори впридачу, и то, что горбатого вряд ли могила исправит, и то, что мать бы сказала на всё это… А потом, пораскинув, что раз уж дело так далеко зашло, так всё равно уж ничего не поделаешь, осторожно соединил их руки и шёпотом пригрозил Нори:
– Не женишься в ближайшую неделю – бороду отрежу.
***
Нелегко было смириться с появлением в семье другой женщины, не такой, как та, умершая и самая родная, пускай и смягчала эту не слишком приятную, толкающую на внутренние противоречия, перемешанные с какой-то обидчивой, полудетской ревностью, данность мысль о том, что у него в скором времени будет долгожданный племянник. Она, высокая и видная собой, хоть и не такая уж особенная красавица, любившая иногда посмеяться, ничуть не была похожа на мать, и поначалу упрямый Дори откровенно её игнорировал, когда они приходили, – даром что Нори демонстративно отселился от братьев. Последний, к слову, тоже особо радостным поначалу не выглядел, даже перестал ругаться, как последний сапожник, и курить; ибо всё происходящее, по-видимому, ну совершенно не входило в его ближайшие планы на жизнь, кою он, верно, не намеревался провести с кем-то ещё, кроме братьев – а если и намеревался, то не столь резко и скоро.
Но ничто не вечно, и лёд на сердце – тоже.
Нори в скором времени оттаял, смахнул с себя показную суровость и растерянность, и было совершенно ясно видно, что он в глубине души очень любит будущего ребёнка, хоть и прорывалось у него это редко. Огрубевший, поширевший в некогда хрупких плечах, заматеревший и заросший деловитый Ори, утративший в какой-то мере свою мягкость и пушистость, доказал, что всё ещё умеет быть любящим молодым юношей, с первого же дня засев за вязание, давно заброшенное за неимением безделья, и начав обучать этой премудрости будущую мать: младший братишка каким-то образом, не в пример Дори, нашёл с ней общий язык. Хохотушка Ловена, как выяснилось, была из обычной ремесленной семьи. Безземельная сиротка, дочь ювелира, унаследовавшая его профессию. Женщина как женщина, таких не так уж мало, почти такой же была и их мать; но то, что она – мама, никак не укладывалось в сознании Дори. Мать только одна есть, и та теперь в подземных чертогах предков. А она…
Почему-то тяжело было сразу принять, что эта чужая молодая женщина с чёрными косами стала родной для истасканного жизнью, покрытого рубцами былых обид и телесными шрамами Нори, что именно она греет ему постель, носит под сердцем его ребёнка. Далеко не сразу старший смирился с осознанием того, что Нори, выросший мальчишка, непутёвый брат, обнимал её и ласкал, прижимаясь к ней, крепкой и тёплой, зимними ночами.
И она – мать. Пусть другая, не такая, но тоже мать. И её надо принять такой, какой она пришла.
***
Это окончательно встало на свои места поздней осенью, когда под крышей их дома, слабо ударяясь о стены, прокатился детский первый крик, совершенно неповторимый и долгожданный, ознаменовывающий приход на землю, дающей дыхание и забирающей в себя, новой маленькой, слабой жизни.
Роды были тяжёлые. Ловена устала за сутки, и Дори сам удивился той привязчивой заботливости, которая прорвалась в нём по отношению к ней: он принёс ей воды, оправил волосы, всё время хотел чем-то утешать её, даром что сам еле на ногах держался. Ойну, принимавшему его племянника, нужна была помощь, а Ори мало годился на эту роль после совершенно детского обморока, и Дори приходилось всю ночь и весь день то подогревать воду, то отыскивать чистые тряпки.
Ловена, очнувшись, отрешённо-устало взглянула на него, счастливо улыбаясь, – и этот короткий взгляд только что родившей женщины, напомнивший взгляд его собственной матери в вечер рождения младшего братишки, мигом вернул всё. Мать одного ребёнка – мать жизни, и недаром в любой матери есть что-то неуловимое, как дымка тумана.
Малютка первую минуту молчал, только моргал светлыми глазами и мутно, но осмысленно оглядывался. Его окунули в воду, и только после этого он завопил, обнаружив, что голосовые данные у него завидные.
Ори, заглянувший справиться о состоянии матери, побежал за Нори.
Ойн, сложив свои страшноватые приспособления в верную сумку, сказал так тихо, что слышать его мог только Дори:
– Ничего не имею плохого в виду, уважаемый Дори, но твой брат-ворюга, которого вечно приволакивали домой побитым и несколько раз сажали, – самый неожиданный кандидат на роль отца. Сказал бы мне кто-нибудь про это лет двадцать назад, я бы забрал его к себе вправить мозги.
– Думаю, он образумится, – защитил братишку тот.
– Да я верю, верю. Просто как-то у меня не до конца укладывается – каким образом ты его от всего этого отучил? От грабежа, от драк, от выпивки? От… – Ойн изобразил пальцами что-то замысловатое, – привычки все попадающиеся на глаза замки взламывать?
– Ты обо мне слишком хорошо думаешь. Это она его укротила. – Дори кивнул в сторону Ловены. Та нежно поддерживала малыша, который уже приник маленьким настойчивым ртом к её груди. – Она говорила, что при первой встрече влепила ему, сама мне сказала, по наглой рыжей физиономии.
– Вот как?
– Он у кого-то ножи спёр.
– Ну, Нори!..
– Что было, то прошло. – Они сидели в углу и, облокотившись друг на друга, ждали прихода братишек. – Ты лучше мне скажи, когда я урву минутку племянника на руках подержать?
Ойн пропустил сквозь пальцы длинный ус.
– Выходит, после Нори… Его право.
– О, даже не верится. – Дори улыбнулся. – Своих нет, так хоть братних понянчу… А то совсем старый я становлюсь без детей. Ты не смотри, что мне не так уж много, я достаточно повидал. Я малят своих, братишек, вот такими видел, на руках носил. Нори, он-то малышом, помню, грозы боялся. Как гроза, сразу ко мне или к матери, рубаху на голову тянет, – спрячь! А как хорошо управлялся с горными козами, слушались они его, что ни говори. Козёл забалует, а он его за рога схватит, погладит, пошепчет чего-то – тот как козлёнок смирный делается… Ори его обожал, хвостиком следом таскался. Проснусь иногда ночью, смотрю – Ори нет. Иду искать, а они в обнимочку на полу рядом дрыхнут, как уж тут ругаться, скажи мне? Вырос когда, я всё думал – придёт, побью. Как увижу, так и рука не поднимается. Своё…
Ойн понимающе кивнул.
В комнату вошёл Ори, присел на скамью у входа, стянул сапоги, стараясь не стучать каблуками.
– Он входить не хочет, – пояснил старшим, ероша волосы.
– Пусть пообвыкнется, – утешил Ойн. – Так часто бывает. Непривычно ему, верно. – Помолчав, прибавил едко, в своей ехидной манере: – Поди, в чужой дом без спроса заваливался, а тут в свой стесняется.
***
– Не останешься с нами на чай?
– О нет, благодарю, меня дома заждались.
– Тогда хоть это возьми. – Нори пошарил в кармане, вынул пару мелких монет, протянул лекарю. – Ну, по обычаю… На пиво. За здоровье.
– Всё равно я помню, как ты уволок у меня в сорок первом завтрак, скотина, – проворчал старик, но деньги взял, улыбнулся без насмешки, подтянул кушак и ушёл.
Нори, убедившись, что дома остались они одни, притушил свечи и осторожно взял у засыпающей Ловены беспокойно крутящего головёнкой малыша. Ори, заразившись от неё сонной усталостью, уже ронял разлохмаченную голову на стол, хоть и пытался доказывать заплетающимся языком, что ещё бодр как орёл, и Дори тайком от него уже расстилал на холодном полу по-северному вышитые одеяла. Судя по всему, сегодня вся семья должна была ночевать здесь, под одной крышей.
Прижимая к себе успокаивающее, дышащее маленькое тепло, Нори ощутил, что этим ознаменовалось начало третьей части его жизни – самой тихой и мирной, самой родной. Третьей части – когда рядом те, кого надо беречь и любить, кто будет смыслом в судьбе бывшего опустившегося вора: любимая женщина и малыш…
Ребёнок на руках притих, задремал и на бороду отца вроде бы не покушался.
– Дори… – окликнул старшего брата Нори.
– А? – Тот, сам совершенно замаявшийся, уговаривал младшего сменить положение с сидячего на лежачее и переместиться на одеяло, утверждая, что за столом спать неудобно и вообще можно застудиться – от дверей, мол, тянет. Впрочем, Ори особо этому не противился и, не утруждая себя выпрямлением, на четвереньках перебирался к импровизированной постели.
– Как всё странно вышло. Хотел от вас убежать, а оказалось, вернулся. Никогда не думал о детях, а теперь у меня маленький. – Нори осторожно, не без робости, погладил головку уютно сопящего малютки, которая запросто поместилась бы в его ладони. – И всегда полагал, что я изменник и вор. Нескладно, а?
Дори через силу подмигнул, стянул через голову, не расстёгивая, жилет и, улёгшись рядом с проваливавшимся в сон братишкой, подложил свёрток себе под голову. Покровительственно приобнял Ори.
– Всё равно я тебя люблю. Хоть вора, хоть грубияна, хоть пьяного. И не смей думать, что я вас брошу, пока ещё дышу.
Через несколько минут в доме было тихо.
Нори прислушивался к дыханию ребёнка, уютно устроившегося у него на руках, а во рту всё явственней проступал тот давно забытый вкус.
Молоко и мёд.
Ну хоть полсловечка напишите, а то читают и молчат. Нет, я ничего против не имею, но хоть что-то хочется услышать) | |
|
Портал 
Пт 09 Янв 2015, 02:21 автор Нэй
